Переводчик — Dariana Black, корректор — Анориэль
Весьма уважаемый волшебник дожил до преклонного возраста и умер, оставив всё наследство своему единственному сыну. Его сын сильно отличался характером от своего благородного отца. Те, кто не мог пользоваться магией, по мнению сына, ничего не стоили, и он часто ссорился с отцом из-за его привычки разбрасываться магией ради помощи соседям.
После смерти отца сын нашёл в старом кухонном котле спрятаннный маленький свёрток со своим именем. Он открыл его, надеясь найти там золото, но обнаружил вместо этого мягкую, толстую тапочку, слишком маленькую, чтобы носить, и без пары. Внутри тапочки лежал Кусочек пергамента со следующими словами: «В тщетной надежде, сын мой, что это тебе никогда не понадобится».
Сын проклял помрачившийся с возрастом разум отца и бросил тапку обратно в котёл, решив впредь использовать его в качестве мусорного ведра.
В тот же вечер в его входную дверь постучала крестьянка.
— Моя внучка страдает от бородавок, сэр, — сказала она ему, — Ваш отец готовил особые припарки в том старом кухонном котле...
— Убирайся! — закричал сын. — Какое мне дело до бородавок твоего отродья?
И он захлопнул дверь прямо перед носом старухи.
Из кухни тут же раздался звон и грохот. Волшебник засветил свою палочку и открыл дверь. И за ней, к своему удивлению, увидел старый кухонный вотёл своего отца. Тот отрастил одну медную ногу и скакал на месте, издавая ужасающий шум, ударяясь о плиты пола. Изумленный волшебник приблизился к нему, но тут же поспешно отшатнулся, когда увидел, что вся поверхность котла покрылась бородавками.
— Мерзкий предмет! — выкрикнул он и попытался сначала заставить котёл исчезнуть, затем вычистить его с помощью магии и, наконец, выгнать его из дому.
Но ни одно его заклинание не сработало, и он не смог помешать котлу проскакать вслед за ним прочь из кухни, а затем проследовать наверх, к кровати, громко звеня и грохоча на каждой деревянной ступеньке.
Он не мог спать всю ночь из-за грохочущего у его постели старого бородавчатого котла. Наутро тот настойчиво проскакал за ним к столу завтракать.
Дзынь! Дзынь! Дзынь! — скакал медноногий котёл. И не успел волшебник приступить к своей овсянке, как в дверь снова постучали.
На пороге стоял старик.
— Это всё моя старая ослица, сэр, — объяснил он, — потерялась, или украли, а без неё я не могу отвезти на базар свои изделия, и моя семья сегодня останется голодной.
— А я голоден сейчас! — прорычал колдун и захлопнул дверь перед стариком.
Дзынь! Дзынь! Дзынь! — прогрохотала об пол единственная медная нога котла. Но теперь его шумный протест сопровождался ослиными криками и человеческими стонами голода, эхом отдававшимися в глубине котла.
— Стой спокойно! Да тихо ты! — орал волшебник, но вся его магическая сила не могла утихомирить бородавчатый котёл, весь день скакавший за ним по пятам с ослиными криками, стонами и звоном, куда бы он ни направился и что бы ни делал.
В тот вечер в дверь постучали в третий раз. На пороге стояла молодая женщина, рыдающая так, будто её сердце вот-вот разорвётся.
— Мой ребёнок смертельно болен, — сказала она. — Пожалуйста, вы не могли бы нам помочь? Ваш отец приглашал приходить, если случится беда...
Но волшебник захлопнул перед ней дверь.
И теперь несносный котёл наполнился до краёв солёной водой, и, скача, разбрызгивал по всему полу слёзы, кричал по-ослиному, стонал и вырастил ещё больше бородавок.
И хотя жители деревни больше не приходили искать помощи в доме колдуна до конца недели, котёл исправно сообщал ему об их многочисленных хворях. Несколько дней спустя он уже не только кричал по-ослиному, стонал, брызгался, скакал и обрастал бородавками, но ещё клокотал и хрипел, и плакал, как младенец, и скулил, как собака, и плевался испорченным сыром, прокисшим молоком и потоком прожорливых слизняков.
Постоянно сопровождаемый котлом, колдун не мог ни есть, ни спать, а котёл отказывался уходить, и его невозможно было заставить замолчать или стоять неподвижно.
Наконец, волшебник не смог больше этого выносить.
— Несите мне все свои проблемы, беды и горести! — закричал он, выбегая в ночь, и котёл скакал следом за ним по дороге в деревню. — Подходите! Дайте мне исцелить вас, вылечить и утешить! Со мной кухонный котёл моего отца, и я излечу вас!
И, преследуемый по пятам омерзительным котлом, он бежал по улице, рассылая заклинания во все стороны.
— Ну, котёл? — спросил волшебник, когда солнце стало подниматься из-за горизонта.
Котёл выплюнул единственную тапочку, которую тот бросил в него, и позволил надеть её на свою медную ногу. Вместе они отправились назад к дому волшебника. Звук скачков котла, наконец, стал приглушённым. Но с того дня волшебник помогал жителям деревни, как делал раньше его отец, чтобы котёл не сбросил свою тапку и не начал снова скакать.
Старый добрый волшебник решает преподать своему жестокосердному сыну урок, дав вкусить страданий и нищеты местных магглов. Совесть молодого мага просыпается, и он соглашается использовать магию на благо своих не владеющих магией соседей. Кто-то может подумать, что это незамысловатый и греющий сердце сюжет, но в таком случае он покажет себя наивным простофилей. Промаггловская история, показывающая отца-магглолюба более сильным магом, чем сына-магглоненавистника? По меньшей мере поразительно, что хоть один экземпляр оригинальной версии этой сказки пережил огонь, в который их так часто отправляли.
Бидль в некотором роде шагал не в ногу со своим временем, проповедуя идею братской любви к магглам. В начале пятнадцатого века по всей Европе набирали ход гонения на волшебников и ведьм. Многие в магическом сообществе чувствовали, и у них на то была веская причина, что предложение наложить заклинание на больную свинью соседа-маггла равносильно добровольному сбору дров на собственный погребальный костёр1.
«Пусть магглы справляются без нас!» — звучал призыв, пока маги всё больше и больше отдалялись от своих не владеющих магией собратьев. Кульминацией стало принятие международного Статута о Магической Секретности в 1689 году, когда маги добровольно ушли в подполье.
Дети, однако, оставались детьми, и гротескный скачущий котёл овладевал их воображением. Решено было выбросить промаггловскую мораль, но сохранить бородавчатый котёл. Так что к середине шестнадцатого века среди магических семейств была широко распространена другая версия этой сказки. В исправленной версии скачущий котёл защищает невинного волшебника от его вооружённых факелами и вилами соседей, гоня их прочь от его дома, ловя и проглатывая целиком. К концу истории, когда котёл съел уже почти всех соседей, волшебник берёт с немногих оставшихся обещание, что его оставят в покое и позволят заниматься магией. В ответ он велит котлу выпустить своих жертв, которых он и изрыгает из своего нутра слегка помятыми. По сей день некоторым детям-волшебникам родители (в основном настроенные против магглов) рассказывают только исправленную версию истории, а настоящая, если им когда-либо доводится её прочесть, воспринимается с большим удивлением.
Однако, как я уже дал понять, промаггловский настрой был не единственной причиной, по которой сказка «Колдун и скачущий котёл» вызывала злость. Охота на ведьм становилась всё более жестокой, и многие магические семьи жили двойной жизнью, используя скрывающие чары, чтобы защитить себя и свои семьи. К семнадцатому веку любой волшебник или ведьма, решившийся водить дружбу с магглами, становился подозрительным, даже изгоем в собственной среде. Помимо многочисленных оскорблений, бросаемых промаггловски настроенным волшебникам и ведьмам (такие цветистые эпитеты, как «грязелюб», «говнолиз» и «отбрососос» датируются этим периодом), были обвинения в том, что они слабые или посредственные маги.
Влиятельные маги того времени, такие, как Брутус Малфой, редактор антимаггловского периодического издания «Воинствующий варлок», увековечил стереотип, что в любителях магглов столько же магии, сколько в сквибах2. В 1675 году Брутус написал:
«Сие можно утверждать с уверенностию: Всякий волшебник, к маггловскому обществу любовь выказывающий, умом слаб, и магия его столь ничтожна и жалости достойна, что лишь в окружении свиней-магглов чувствует он привосходство свое.
Ничто не есть более достоверное доказательство слабости магических способностей, нежели слабость к обществу немагическому».
Это суеверие со временем отмерло под напором неопровержимых свидетельств, что некоторые из наиболее выдающихся волшебников3 в мире были, используя общепринятый термин, «магглолюбами».
Последнее возражение против «Колдуна и скачущего котла» до сих пор живо в некоторых районах. Наверное, наилучшим образом его подытожила Беатрис Блоксэм (1794-1910), автор печально известных «Поганкиных побасенок». Миссис Блоксэм считала, что «Сказки барда Бидля» вредят детям из-за того, что она называла «их нездоровой увлеченностью самыми ужасными предметами, такими, как смерть, болезни, убийства, злое колдовство, аморальные герои и в высшей степени отвратительные телесные выделения и испражнения». Миссис Блоксэм взяла множество старых историй, включая некоторые из историй Бидля, и переписала их в соответствии со своими идеями, которые она выражала как «наполнить чистые умы наших маленьких ангелочков здоровыми, счастливыми мыслями, охранить их сладкий сон от страшных сновидений и защитить драгоценный цветок их невинности».
Последний абзац чистой и драгоценной переработки «Колдуна и скачущего котла», сделанной миссис Блоксэм, звучит так:
«И тогда золотой котелочек заплясал от счастья —скочики-скочики-скок! — на своих маленьких розовеньких пальчиках! Крошка Вилликин вылечил всем пупсикам их больные пу-пузики, и котелочек был так счастлив, что наполнился конфетками для крошки Вилликина и пупсиков!
— Только не забудь почистить свои острые зубики! — прокричал котёл.
И крошка Виллиник обнимал и целовал котелка-поскакунчика и пообещал всегда помогать пупсикам и больше никогда не быть букой-вреднюкой.»
Реакция на сказку Миссис Блоксэм была одинаковой у многих поколений детей волшебников: непроизвольная тошнота и следом немедленное требование утрать от них эту книгу и порвать на мелкие кусочки.
1 Это правда, разумеется, что настоящие волшебники и ведьмы были достаточно сведущи в избегании кола, плахи и петли (см. мои заметки о Лизетте де Лапен в комментариях к сказке “Бэббити Рэббити и её хихикающий пень» ). Однако несколько смертей всё же имело место. Сэр Николас де Мимси-Порпингтон (при жизни — маг при королевском дворе, после смерти — привидение башни Гриффиндора), лишился волшебной палочки перед тем, как был заперт в подземелье, и не смог с помощью магии избежать казни; и семьи магов нередко теряли своих юных отпрысков, чья неспособность контролировать собственную магию делала их заметными и уязвимыми для маггловских охотников на ведьм.
2 Сквиб — это человек, родившийся у родителей-волшебников, но не обладающий магическими способностями. Такие случаи редки. Магглорождённые волшебники и ведьмы встречаются намного чаще. — Дж.К.Р.
3 Таких, как и я сам.