начало тут
ГЛАВА 5. РОМКИНА НИТОЧКА
Мы встретились на перекрестке улиц Парковой и Первопроходцев. Там уже были Альфа и Миша. Ая грызла яблоко, и сок стекал по смуглой коже на руке. «Вот я дура, что-нибудь собаке взять забыла!» Миша, как и прежде, что-то чинил. Или наматывал на руку. Он приветливо нам улыбнулся, но больше – ни слова. «Какой-то неразговорчивый…»
- Привет, - сказала я и тут заметила, что нету Тополька. - А где Тополек?
- Задерживается, - ответила Альфа.
«Неужели у них в субботу учатся? В двадцать первом-то веке…» Май разговаривал с Володей, а Вира подошла ко мне и потерлась о руку. Почти так же, как Капелька. Кстати...
- Володь, давай сюда Капельку, - попросила я.
Володя полез за пазуху, вытащил котенка и протянул мне:
- Держи сокровище.
Я прижала кота, почухала за ухом и поцеловала в лоб. Капелька зажмурился, заурчал. Вира оскалила зубы, но не зарычала и не набросилась.
Было тепло. Я была одета в свитер, но скоро его сняла и осталась в одной футболке. Джинсы я подкатала до колен. Остальные тоже были одеты легко. И правда – июнь на дворе. Там, куда мы пришли, был сквер, на нем – газончик с совсем еще зеленой травой. Жители разбили клумбу прямо в центре улицы – цветы радовали глаз. Ну, а главной достопримечательностью было маленькое поле для футбола.
Тополек примчался к нам по первому зову. Мне показалось, что он немного расстроен. Но он радостно нас поприветствовал, почесал Виру за ухом и закинул портфель на спину.
- Куда идем?
Мы сказали, что нам все равно. Тогда Володя предложил пойти за угол дома, к небольшой роще берез. Он так тихо сказал, неуверенно. Я осторожно спросила, зачем. Володя вмиг погрустнел. Оказалось, он похоронил там (вернее, он и Альфа) щенка его Виры. И у всех опустились головы.
Мы побрели в молчании за угол. Там, действительно, росли березки, совсем молодые, тонкие, как стебельки одуванчиков. Я боялась к ним притронуться. Там, между двумя особенно тонкими и нежными, высился небольшой холмик. Он порос травой, невысокой, но такой, что вытянуть ее невозможно. Володя сказал, что когда он копал ямку, вогнал лопату и не смог ее вытащить. Поэтому он вытащил черенок и насыпал земли. Там, действительно, была лопатка возле холмика. Оказалось, вырос мох.
Я погрустнела. Мне кое-что вспомнилось, и от этого навернулись на глаза слезы. Капнули на влажную землю. Никто не заметил, но я видела, что Тополек отвел глаза от меня. Стало жарко и в без того теплом воздухе.
Дело было в походе год назад. Наша классная, Клавдия Алексеевна, злая и неприступная учительница рисования, решила устроить нам внеплановый поход – «начальство приказало».
После двух все столпились у главного входа. Было прохладно, кое-кто даже накинул шарф. Но, как выразилась моя соседка по парте Вита, «у костра согреется даже моль у нас в куртках». Никто не спорил – костер обещали «по плану».
Мы вышли на улицу и побрели к автобусной остановке. Самый маленький среди нас (и самый младший – десять лет), Ромка Десятинкин, постоянно оглядывался, неся что-то под курткой. «Бывает», - мысленно сказала я и… больше об этом не задумывалась. А зря.
Как только мы подошли к лесочку, наша «шпана», схожая с теми, с переулка, – Каверин, Зелов и Илья Дуров, по кличке Выбей-Дурь – сразу подпалила листья. Хорошо еще, что накануне был дождь и листья почти не горели – были влажными. Я подошла к ним и небрежно сказала:
- Дуров, тебе самому нужно дурь выбить. Чтобы лес не портил. А то подпалишь рощу и себя вместе с ней.
- Заткнись, Васильева!
- Ну-ну, Илюшенька.
И отошла.
…У нас, конечно, класс не сахар – никакого «синтеза», как говорит биологичка Марь Петровна(классическое имя!), даже группами не ходим. Единственные, кто дружил из нас – Марья Клюкова и Света Чалова. Да и чему удивляться – с детсада за ручку ходят. А один раз вообще, как выразился Зелов, «прикол» был – пришли в одинаковых платьицах. Ну, и все.
Да, еще была я и Крима. Крима Алимова. Со второго класса, как только она перешла к нам, приклеилась к ней кличка – Краля. Я считала, что это полный маразм, ведь Крима сроду не красилась, только на праздники, но компания Выбей-Дури утверждала, что все правильно – раз КРима, то и АЛимова. Ну, один раз я и Кримка с ним поговорили – за школой, в сквере. Да так, что он вспоминал ее прозвище только по инерции. Но на это уже никто внимания не обращал.
Все бы хорошо, только маму подруги перевели на другой завод работать(ее мать была швеей). А завод этот на другом конце города, и в школу в другую ее перевели. Вот так и виделись – сперва нечасто, а потом вообще перестали.
…Ну вот, разбили мы костерчик, лагерь(всего одна палатка) и занялись едой. Меня послали за водой – знали, что недалеко родничок есть. И я знала, даже короткий путь у «знающих» выведала.
Я взяла ведро (поцарапанное, со слезшей голубой краской) и пошла в лес. Родник с пресной водой был недалеко – метров сто от лагеря. Быстро нашла источник и наполнила ведро доверху водой. И пошла, качаясь под тяжестью. Я уже отошла на порядочное расстояние и преодолела больше половины пути, как вдруг услышала плач.
Первым делом я немного испугалась. Ну, не немного, а даже прилично очень. Волосы встали дыбом. Но потом поняла, что отшельник так не плачет. Маньяк (упаси Боже!) – тем более. Глупости, конечно, но логично.
Я навострила уши. Всхлипы, судорожные и похожие на икоту, доносились из-за высоких кустов или маленького дерева - я не знала. Но заросли были.
Я подошла ближе и заглянула за куст. И увидела вот что: Ромка, наш маленький, похожий на первоклассника, Десятинкин, копал ямку. Небольшую такую, но видно, что глубокую. И пока копал, рыдал. Сначала громко, но потом все меньше и меньше всхлипывал – то ли слез не осталось, то ли икота дала о себе знать. В общем, страшно был расстроен.
Я осторожно, на цыпочках, подошла сзади. Но потом поняла, что для человека, отошедшего от слез, испуг будет новой «радостью». И к икоте добавится новая – заикание. Поэтому я обошла Ромку, который даже меня не видел от слез, и стала напротив. Села, поставила ядро. Сочувственно посмотрела.
Десятинкин пару минут остолбенело смотрел на меня, как будто я была Змеем Горынычем или Клавой Алексеевной. Потом проглотил слезы и, икнув, спросил:
- Василь… ой, то есть, Марта… Ты?
- Угу. Ты чего рыдаешь?
От нелепого вопроса я сама чуть не завыла – ну, ясно как день, кому-то могилку копает. Но кому?
- Я вот… Ик… Хомяку своему…
Вот те новость! Ну, хотя… Хоть и маленький, а жалко. Ой, дура я дура, у меня же вода есть! Я подвинула ведро и с напускной суровостью сказала:
- Ромка, давай я тебе лицо умою и напиться дам. Ты же красный, как помидор, и мокрый, как лужа!
Ромка неуверенно улыбнулся. Прошептал одними губами: «Давай»…
Я подошла к личику, такому маленькому и тоненькому. Набрала воды и каак плесну в лицо!
- Ой, ты чего! – то ли засмеялся, то ли снова икнул Ромка.
Я аккуратно умыла глаза и заплаканный нос. Потом сполоснула челку. Было немного непривычно умывать вот так мальчишку, с которым хоть и учишься в одном классе, но даже толком не общалась. А тут вдруг я почувствовала, что Ромке с кем-то поговорить хочется… Как будто душу излить. И выплакаться, как маленькому, в жилетку… Ну, это условно, я ведь в куртке, но… Тьфу, какая же я дура!
- На, пей, потом еще принесу, - приподняла я полупустое ведро.
Ромка благодарно засопел и одним глотком опустошил еще полпосудины. Вытер губы рукавом и уже совсем грустно сказал:
- Хомячка звали Бориской…
- А сколько лет ему было?
- Четыре… Хомяки так долго не живут.
И тут я брякнула глупость-глупостью:
- Ну, четыре года он все-таки был с тобой.
Ромка удивленно воззрился на меня, а я на него. И поняла, что болтнула лишнего. И, может, в моем голосе он услышал насмешку. Дрогнул сердито:
- Неа, не со мной.
Я чуть не выдала: «Так чего же он твой?», но сдержалась. И умно сделала. А Ромка (догадливый все-таки!) сказал:
- У бабушки жил. В деревне. Я к нему приезжал каждое лето. Морковку совал… Но он в последнее время не хотел есть…
И снова всхлипнул. Еще немного, и я сама разревусь, как белуга! Десятинкин, не мучай мое жалостливое сердце!
- Ром… ты это… Извини. Я глупость сказала.
- Да ты что! Ты же все равно меня нашла и пожалела.
Ой, Ромка-Ромка! Наивная ты душа! А если бы не я, а, скажем, Выберь-Дурь, Зелов и Каверин? А если бы горластая Клава Алексеевна? А…
И снова я сдержалась – ну надо же мне было сказать о маньяке! Какая-то зацикленная. Вместо этого я сказала, что компании, которые живут неподалеку, могут забредать сюда. Ромка возразил.
- Я ведь почти не плакал.
Он это сказал тихо и неуверенно. Потом взял сверток (тельце Бориски) и хотел положить в ямку.
- Погоди-ка…
Я нарвала лопухов и постелила там, как перинку. И Рома положил туда несчастного хомяка. И – я от неожиданности рот открыла, но он не заметил – прошептал «Отче наш». Других молитв Десятинкин, даже имея набожную бабушку, не знал. Видимо, сильно горевал о хомячке Бориске…
Потом мы снова пошли к роднику. Набрали воды (доверху), и Десятинкин (как истинный джентльмен, пусть и без аристократического рода) предложил понести ведро. Я ответила, что оно не тяжелое. Он возразил, что не дело, когда идет девочка с тяжестью, а мальчишка рядом – налегке. Я глупо настаивала на обратном. Ромка попытался вырвать ведро, оно упало и… В общем, пришлось мне в третий, а Ромке во второй раз идти к роднику. Пришли… Но вот та ниточка, которой мы оказались немного связаны с Ромой, не исчезла. Просто мы больше не общались, а он никогда не открывал мне свою душу…
Мы постояли так ни много, ни мало – пятнадцать минут. Во дворе никого не было, только в песочнице возилась малышня в белых панамочках. Альфа деловито присыпала ямку свежей землей и похлопала. Даже Вира, хоть и не все понимающая, не рычала. Капелька нервно повозился за пазухой.
- Пошли к нам в гараж! – вдруг предложила Альфа.
Дорога была знакома. Мы добрались туда минут за пять – и Капелька ничуть не удивился, сразу лег на подстилку у буржуйки. А я удивилась.
Комментарии читателей
Долго ждала я продолжения, и вот, наконец, дождалась)) Спасибо)
Рокка
Спасибо, Рокка))).
Навси